— Хм… Может быть. А что?

— Он оставил для вас много подарков.

Чизмазия ничуть не раскаивался.

— Чего вы от меня хотите? — вопрошал он и неубедительно оправдывался, что действовал из любви и уважения к истории, а не ради денег. — Все это десятилетиями пылится в запасниках, а так хотя бы у меня дома кто-то посмотрит и порадуется.

Оставался всего один вопрос.

— Как вы это украли?

— Эрни, — ответил Чизмазия и объяснил.

Эрнест Медфорд почти два десятка лет был надежным сотрудником Пенсильванского исторического общества и имел неограниченный и безнадзорный доступ к складским помещениям в подвалах музея. Этот крепкий мужчина с запавшими карими глазами познакомился с Чизмазией в конце восьмидесятых, когда тот проводил в музее электрические работы. В следующие восемь лет Медфорд постепенно вынес через служебный вход более двухсот экспонатов. За реликвии ценой два-три миллиона скользкий коллекционер заплатил подкупленному хранителю около восьми тысяч долларов.

Когда Чизмазия изложил нам схему, я покраснел. Я чувствовал себя зеленым новичком. Было обидно, что я сразу не настоял на беседе с тем парнем, который ушел на больничный. Урок усвоен: опрашивать надо всех сотрудников без исключения.

Но слов Чизмазии было мало, чтобы арестовать Медфорда. Нужны реальные доказательства.

— Джордж, — сказал я, — если вы говорите правду, позвоните Эрни и запишите для нас разговор. Скажите ему, что думаете, будто это он нас к вам направил.

Чизмазия понимал, что попался, поэтому не возражал и хмуро набрал номер.

— Эрни? Это Джордж. Ко мне пришли из ФБР. Это ты их на меня навел? Откуда они узнали?

— Понятия не имею. Я ничего не говорил.

— Правда? Но в любом случае продавал все это ты, так что отдуваться будем вместе.

— Не волнуйся на этот счет.

Этого было достаточно.

Я предъявил Медфорду улики и пленку, и он сознался в содеянном. Я спросил, зачем он это делал. Зачем систематически грабить учреждение, в котором ты проработал почти двадцать лет? Медфорд только пожал плечами.

— Я решил, что никто не упустил бы такого шанса. Мне были очень нужны деньги.

Нам повезло, что мы прижали Чизмазию прямо у него дома. Когда я привез его в офис ФБР и взял отпечатки пальцев, до него наконец дошло, что случилось. Увидев предварительные материалы дела, которые я ему вручил, он отшатнулся и показал истинные чувства.

— Три миллиона? Этот хлам стоил три миллиона долларов? Какой же я дурак, что продал так мало.

Через несколько минут его увели в Службу маршалов для дальнейших процедур. По дороге он тихо бормотал, ругая себя. Как и многие коллекционеры, он видел объявление о награде и знал, что ФБР и полиция ищут украденные экспонаты.

— Надо было все это выкинуть в реку. Ничего бы вы не нашли. Как с убийством: нет трупа, нет улик — нет дела.

Эта фраза Чизмазии заставила меня вспомнить последний разговор с отцом, который умер примерно за год до этого.

Мы вышли из больницы Доброго самаритянина в Балтиморе. Диагноз был страшный. На четвертом десятке папа заболел диабетом, но это не слишком изменило его привычки и не побудило заботиться о себе. Теперь ему стукнуло шестьдесят восемь. Он был в плохой форме, и врач сказал, что жить ему осталось считаные недели.

Папа не хотел говорить на эту тему и спросил о моей работе. Я рассказал, что занимаюсь ограблением усадьбы Пеннсбери — особняка основателя Пенсильвании Уильяма Пенна. У нас на примете несколько подозреваемых, и завтра мы собираемся побеседовать с их подругами.

— Нет, нет, — перебил он. — Не надо мне говорить о подозреваемых. Какие старинные вещи они унесли? Вы сумеете это вернуть?

В этом был весь отец. Он понимал, что на самом деле важно спасти похищенные частицы истории и культуры, а не посадить пару баранов, которые хотели сдать краденое серебро в ломбард.

Другое воспоминание пришло позже. Вскоре после арестов мы с хранителем музея стояли на коленях в хранилище улик ФБР и составляли опись почти двухсот украденных предметов. Мы брали их один за другим и аккуратно заворачивали для хранения. То же я делал в отцовском магазине антиквариата в Балтиморе после его смерти.

Мой папа открыл Восточную галерею Уиттмана в 1986 году, через два года после того, как я ушел из Farmer и начал работать в ФБР. Он продал издательство, вернулся к своей истинной страсти — коллекционированию азиатского антиквариата — и вместе с моим братом Биллом арендовал магазинчик на Говард-стрит, в Ювелирном ряду Балтимора. Галерея была уставлена экспонатами из его личной коллекции, а также вещами, которые он приобрел, повторно заложив дом из красного кирпича, в котором я вырос. Там были сотни предметов: изысканные резные пудреницы из нефрита, вазы из Кутани, гравюры укиё-э и десятки произведений больших японских мастеров: Хиросигэ, Кунисады, Хокусая и Утамаро.

Папа провел среди антиквариата последние годы жизни. Мне кажется, ему было приятно не только что-то продавать, но и устраивать клиентам экскурсии по своей галерее, объяснять значение какой-нибудь бирманской ткани или японской фигурки. Может быть, второе казалось даже важнее. Коллекция, заполнявшая полы и стены узкого помещения, приближалась по богатству к лучшим государственным галереям Балтимора. Когда я приводил туда Донну и детей, папа всякий раз доставал какой-нибудь предмет и радовал Кевина, Джеффа и Кристин кратким экскурсом в японскую культуру. Я тоже прислушивался и всегда узнавал что-то новое. Мне часто этого очень не хватает.

Теперь я был в хранилище улик. Глаза задержались на украденных антикварных часах, и я задумался, как папа описал бы их. Какой урок истории они могут преподать?

Мы предъявили Чизмазии и Медфорду обвинения по новому закону, согласно которому похищение музейных ценностей на сумму свыше пяти тысяч долларов считается федеральным преступлением. До этого дела передавались в суд штата, если они, как в данном случае, не пересекали его административные границы. Конгресс принял новый федеральный закон о преступлениях в сфере искусства, во многом в ответ на ограбление 1990 года бостонского музея Гарднер, и в 1995 году мы с Гольдманом первыми применили его в деле об ограблении особняка Уильяма Пенна.

Чизмазия и Медфорд заключили сделку со следствием, полагая, что благодаря этому приговор будет мягким. Но все закончилось не так радужно.

Окружной судья Кларенс Ньюкамер, который вел этот процесс, был ветераном Второй мировой, и похитители военных реликвий симпатий у него не вызывали. Этот семидесятипятилетний юрист славился строгими приговорами. У него уже было несколько громких дел о бандитизме и коррупции в полиции, и в его вердиктах проявлялись консервативные взгляды. Одно из постановлений было мне близко: именно этот судья разрушил монополию компании Topps в области бейсбольных карточек, открыв двери конкурентам. Ньюкамеру не нужно было напоминать об американской истории: широкие окна его кабинета выходили на Индепенденс-холл — место, где родилось наше государство.